Ее симпатии и антипатии, сердечные привязанности и мимолетные романы, бытовые привычки и эстетические предпочтения, более или менее аккуратно препарированные и исследованные, послужили основой для 56 биографических романов, 6 кинокартин, трех спектаклей и даже одной литературно-музыкальной композиции. Журнальных статей идиссертаций – без счету. Кто-то из авторов сравнил жизнь Ольги Леонардовны с любимой ею Шестой симфонией Чайковского – мол, так же длинна, сложна и полнозвучна. Метафора пошлая, но, думается, Ольга Леонардовна не была бы в претензии. В конце концов, главным ее статусом был отнюдь не статус жены, а впоследствии вдовы классика, и даже не статус великой драматической актрисы, народной артистки СССР и орденоносного лауреата Государственной премии. Прежде всего, она была Женщиной. И как всякая женщина любила внимание. И пошлости ей тоже нравились – в тех пределах, в каких они нравятся всем хорошеньким женщинам. Собственно, этим все сказано. Мастер короткого лирического рассказа Антон Павлович Чехов, пожалуй, поставил бы тут точку.А мы продолжим…

Свою принадлежность к женскому роду, а также вытекающие из этого положения неудобства и привилегии, Оленька Книппер осознала в июне 1872 года. Ей было всего четыре года – возраст, в котором, по мнению ее маменьки Анны Ивановны, удобство и гигиеничность важнее пустого кокетства. Исходя из этих соображений и ввиду скорого переезда на дачу, все трое младших Книпперов были подвергнуты принудительной стрижке «под ноль». Братья Константин и Владимир перенесли процедуру без особого ущерба для самолюбия, тогда как Оленька устроила настоящую истерику. Она так горько и так громко оплакивала поруганную красоту, что папенька даже на службу не поехал,весь день просидел со своей малышкой, пытаясь ее утешить. Управляющий большого завода Леонард Книппер по роду своих обязанностей умел договариваться с людьми всякого чина – и с суровыми мастеровыми, и с хитрыми финансистами, и с важными чиновниками. Но что предложить маленькой плачущей девочке? Меренги со взбитыми сливками от Фалькони? Новую куклу? Лошадку? Дары Оленька приняла, но страдания ее не отпускали. Затяжной плач мало-помалу перешел в икоту – того и гляди ребенка родимчик хватит. И тогда несчастный, совершенно обескровленный этой истерикой, Лео произнес, пожалуй, самую неумную фразу в своей жизни: «Ну-ну, волосики твои скоро отрастут, а пока мужайся, моя девочка». Девочка тотчас перестала икать и недоуменно уставилась на отца: «Как же это я буду мужаться, папенька? Я не могу, не умею мужаться – я ведь де-воч-ка!» С того случая уже никто, а прежде всех, сама Оленька, не забывал, что она – девочка, девушка, женщина, а потому требует исключительного подхода.

А волосы отрасли роскошные. Оленька то заплетала их в косу, как Лорелея, то в пучок заворачивала, как пианистки носят, то сооружала прическу а-ля Клео де Мерод – прямой пробор, волосы на уши спущены, а на затылке сетка. Она вообще любила визуальные эксперименты и подать себя умела. Слыла красавицей, при том, что вовсе не была таковой. Да бог с ней, с красотой, у Оленьки Книппер было полно других талантов. Она прекрасно чувствовала музыку и сама недурно играла на рояле – талант, во многом определенный немецкой склонностью к романтизму вкупе с немецкой же дисциплинированностью. Как все московские барышни из порядочных семейств, Оленька брала уроки рисования и преуспела в этом занятии много больше своих сверстниц. Папенька находил ее манеру весьма своеобразной и даже показывал рисунки дочери своему приятелю – известному художнику Маковскому. Маковский отозвался благосклонно и посоветовал барышне серьезно заняться живописью. Может быть, даже поступить в Академию. Слова знаменитого Маковского, разумеется, льстили Оленьке, но образ пропахшей скипидаром художницы в холщовых нарукавниках решительно не соответствовал ее жизненным идеалам. Ах, она хотела бы быть актрисой! Шуршать шелками, кутаться в меха, источать ароматы Герлен, сводить с ума, но главное – представлять на сцене что-нибудь значительное, высокое. В живых картинах и домашних спектаклях ей всегда доставались роли героинь. Папенька даже плакал, когда ее в образе Антигоны вели на казнь. Но вздумай она признаться, что мечтает посвятить себя театру, он бы наверняка накричал на нее, посадил под домашний арест или того хуже – слег с сердечным приступом. Словом, Оленька благоразумно не испытывала отцовское терпение и демонстрировала своидраматические таланты исключительно в домашнем кругу для увеселения родных и близких.

Отец слег в постель без ее вины. Зимой 1885 года Леонард Книппер скончался от приступа грудной жабы – сейчас бы сказали от инфаркта. Бог весть, по какой причине счета в банке оказались пустыми. Налаженной жизни с собственным выездом, абонементами в оперу и прочими удовольствия, о которых прежде никто из домочадцев не задумывался, пришел конец. В целях экономии Книпперы поселились вместе с братьями матери Карлом и Александром. Сама Анна Ивановна стала давать уроки пения. Старший сын Константин отбыл по долгу службы на Кавказ. Студент Володя репетиторствовал. Ну и Оленька без дела не сидела – подрабатывала уроками музыки, делала переводы – все-таки у нее в активе было три языка, спасибо покойному папеньке, не чуравшемуся прогрессивных идей женского образования. А летом Ольга Карловна Гончарова, старинная приятельница маменьки, пригласила их в Полотняный Завод, родовое имение Гончаровых, предков Натальи Николаевны, супруги Пушкина. Гончаровы были людьми хлебосольными, веселыми и в меру либеральными. В том смысле, что сыну Митеньке дозволялось в подражание Рахметову спать на голых досках, дружить с рабочими и увлекаться самыми завиральными идеями, но не настолько, чтобы жениться на бесприданнице и лютеранке Книппер. Тем более, что девица, кажется, собралась на сцену. Ольга Карловна находила ее притязания глупыми, однако не совсем безосновательными. У девочки и впрямь был талант. Собравшаяся тем летом в имении молодежь вдруг увлеклась театром. Что-то там они репетировали из Островского, водевили какие-то ставили, концерты. Ольга Карловна не препятствовала и даже великодушно предоставила им здание бывшего трактира. Бытовала легенда, что солнце русской поэзии закусывал там яичницей и пшенными пирогами. Тень или сень великого поэта будоражила неокрепшие умы и чувствительные юные души. Да и бог с ними, пусть веселятся – молодые! Однако всевидящее материнское око непрестанно наблюдало за этим веселием, и как только Ольга Карловна поняла, что Митенька под воздействием прекрасных глаз младшей Книппер готов променять свои голые доски на брачную перину, переговорила с подругой, и гости засобирались домой.

Понесенное поражение не деморализовало Ольгу. Куда больнее ее ранил случай, произошедший с ней через два месяца после возвращения в Москву. Домашний театр в Полотняном Заводе вновь пробудил ее мечту о большой сцене. Втайне от матери она экзаменовалась в драматическую школу при Малом театре и была принята. Но уже спустя несколько недель отчислена с формулировкой «за отсутствием способностей». Вот это была настоящая трагедия – куда там Софоклу! Ольга не могла ни есть, ни спать. Рюмки с бромом и лавровишневыми каплями, подносимые матерью, она в исступлении швыряла об стену. Право, если бы бессердечные педагоги видели ее страдания, они бы устыдилисьсвоей недальновидности. Но, как известно, бог никогда не затворяет перед нами дверей, не открыв новых. В данном случае новыми дверями оказались двери Музыкально-драматического училища при Московском Филармоническом обществе. Строго говоря, прием молодых талантов был уже окончен, но Анна Ивановна, которая к тому временипреподавала в этом достойном учреждении вокал, оказала дочери протекцию. Владимир Иванович Немирович-Данченко, уважил коллегу, согласившись принять Оленьку с испытательным сроком. Впрочем, испытательный срок – это так, для проформы. То, что перед ним истинное дарование, Немирович-Данченко понял сразу.

Это был удивительный курс: Москвин, Мейерхольд, Савицкая, Роксанова, Германова, Литовцева… И все-таки Оленьку Книппер Владимир Иванович выделял особо. «Ни у кого я не видел таких выразительных рук. Эти пальцы умеют замораживать и плавить, обращаться в прозрачные дождевые струи и в разящие стрелы», — писал он в записке Станиславскому. Или вот еще: «Голос у Книппер роскошный. Кабы вот таким голосом тебе зачитали, что два да три равняется семи, право, ты бы тотчас согласился. Да и кто угодно, согласился бы…». Обратите внимание: пальцы, голос, а не грудь или там еще какие несомненные женские достоинства. А ведь злые языки болтали да и продолжают болтать, будто бы привилегии Ольги Книппер объяснялись отнюдь не ее особыми драматическими талантами, а тем, что она состояла в любовной связи с Немировичем-Данченко. Связь действительно имела место быть. Сама Ольга Леонардовна никогда этого факта не опровергала, однако и не подтверждала. Но мало ли у Владимира Ивановича было таких связей! Наличие жены хорошеньких актрис никогда не смущало, и многие из них мечтали получить покровительство таким вот манером. Разумеется, Владимир Иванович, будучи натурой творческой и вообще человеком горячих южных кровей (армянин по матери), увлекался, иногда даже слишком. Однако Оленьку Книппер, надо полагать, выделял по таланту.

В конце 1897 года по Москве стали ходить неясные слухи: будто бы Константин Сергееевич Станиславский и Немирович-Данченко собираются открыть театр нового образца. Станиславский в ту пору возглавлял Общество искусства и литературы. Его режиссерские опыты имели успех. Кроме того, он имел славу прекрасного актера. Так что, когда Константин Сергеевич появился в Филармонии на репетиции «Трактирщицы» Карла Гальдони, вся труппа уже знала – их отсматривают для нового театра. Оленька знала об этом прежде всех – Владимир Иванович сказал. В постановке она играла Мирандолину. Ах, как она играла! Темперамент, блеск, энергия молодости. Станиславский был сражен. По крайней мере, именно такое впечатление сложилось у присутствующих. В частности, у Мейерхольда. Хотя сам Константин Сергеевич впоследствии уверял, что игра Книппер произвела на него не более чем «положительное впечатление». Впрочем, у Станиславского были причины лукавить. О них мы расскажем позже. А пока Ольгу Книппер, Маргариту Савицкую и Всволода Мейерхольда зачислили в труппу нового театра, положив оклад 60 рублей. С собой Станиславский привел Лилину, Андрееву и Лужского. Они-то и составили костяк молодого театра. Изначально предполагалась, что Владимир Иванович возьмет на себя литературную часть, а Константин Сергеевич будет отвечать за ее художественное воплощение. Однако репетиции первого спектакля «Царь Федор Иоаннович» по пьесе Алексея Толстого показали условность такого разделения обязанностей. Константин Сергеевич и Владимир Иванович то и дело заступали на «чужой предел». Впрочем, тогда это соперничество шло театру исключительно на пользу. На Антона Павловича Чехова, присутствовавшего на одной из репетиций, сама постановка и игра молодых актеров произвела большое впечатление. Вряд ли это можно назвать первой встречей классика с будущей супругой – никто не представил их друг другу. С Чеховым общался Немирович-Данченко, а актеры издалека взирали на нового литературного кумира интеллигентной молодежи. Однако Чехов обратил внимание на Ольгу, о чем свидетельствует письмо, написанное им Немировичу-Данченко вскоре после премьеры спектакля: «Отчего критики ничего не пишут об Ирине – Книппер. Разве что вышла какая-то заминка? Все больше говорят о царе Федоре». Никакой заминки не было. И Книппер вовсе не была проигнорирована критиками. Но, видимо, Антону Павловичу казалось, что она достойна большего.

В том же 1898 году театр начал репетировать «Чайку». Чехов скептически отнесся к этой идее, постановка пьесы в Александринке потерпяеа сокрушительный провал. Скептицизм его еще больше усилился, когда 9 сентября он посетил репетицию. Казалось, что Станиславский совершенно не понял пьесы. Немировичу-Данченко стоило больших трудов успокоить автора. В качестве арьегарда он использовал Оленьку, которая получила роль Аркадиной. Но Оленька своим жизнелюбивым щебетанием еще больше раздражила Чехова. Чушь, вздор – 43-летнюю Аркадину будет играть молодая девица! На самом деле Книппер было тридцать лет, но кто же посвящает в такие подробности мужчину при первой встрече.

Премьера, состоявшаяся 17 декабря 1898 года, прошла с огромным успехом. И стареющая Аркадина, которой «при сыне 43, а без него 32» и так хочется «носить светлые кофточки и любить» в исполнении Ольги вышла необыкновенно убедительной, эдакая «обворожительная пошлячка», как выразился Немирович-Данченко. Оленька прекрасно понимала свою героиню. Взрослого сына у нее не было, но ей тоже хотелось светлых кофточек и любви. Кофточки для новой премьерши взялась шить сама Надежда Петровна Ламанова, «Поставщик Двора Ее Императорского Величества». Она очень симпатизировала Ольге Леонардовне и составила для нее изящнейший гардероб, избежав бытовавшего тогда в актерской среде разнузданного, пошлого шика. С эти гардеробом по приглашению Марии Павловны, сестры Чехова, Ольга отправилась погостить в Мелихово. Вскоре Антон Павлович нанес ответный визит в Москву и они вместе сходили на выставку его друга Левитана. Летом Ольга Леонардовна уехала отдыхать на Кавказ. И именно тогданачался их знаменитый роман в письмах, переросший в брак по переписке.

Неразборчивая «докторская» скоропись Антона Павловича и мелкий, но четкий почерк Ольги Леонардовны со строчками-цепочками, где каждое звенышко, каждая буковка вполне могли бы послужить эскизом к самостоятельному ювелирному произведению – брелоку или подвеске. Кое-кто из исследователей на разнице почерков даже попытался выстроить теорию. Вроде как Антон Павлович писал в состоянии сердечного непокоя, как оно и положено влюбленному. А Ольга Леонардовна выводила буковки аккуратно, пребывая в полном душевном равновесии, – видать, не любила по-настоящему. И цитаты подобрали для иллюстрации соответствующие. Чехов – Книппер: «Здравствуй, последняя страница моей жизни, великая артистка земли русской»; «Целую тебя в спинку, в шейку!»; «Сжимаю тебя в объятиях так, чтобы захрустели все твои косточки»; «Переворачиваю и подбрасываю». Книппер – Чехову: «Ты уже сел за «Вишневый сад»? Так нельзя, дусик, милый, киснуть и квасить пьесу!». По всему видать, не любила бездушная немка великого русского писателя. Психо-графологический труд появился, разумеется, уже после смерти Ольги Леонардовны. Но и при жизни она слышала немало подобных упреков в свой адрес. Иван Алексеевич Бунин, к примеру, на дух ее не выносил. Называл «исчадием вечной женственности», чем ужасно смешил Антона Павловича. Горький тоже ее не жаловал. Именно он пустил по Москве анекдот, что предсмертными словами Антона Павловича были не «Ich sterbe» (я умираю, нем.), а «Ах, стерва», обращенные к Ольге Леонардовне. Собственно все окружение Чехова, за исключением театрального сообщества, прямо скажем, Ольгу Леонардовну недолюбливало. Как это ни глупо, но ее беспрестанно сравнивали с Чеховым: он-де умница, а она – глупа, как пробка,он болен, а она омерзительно здорова, он – русский, она – немка, он в Ялте, она в Москве… Книппер переживала и пыталась делится своими переживаниями с Чеховым. Но Чехов называл это «пустыми бабьими переживаниями». Его все устраивало. Разумеется, ему бы хотелось видеть Оленьку чаще. Но счастье «с утра и до утра» - нет, такого счастья он бы не выдержал! Недаром же он не женился до срока лет. И это при том, что женщины его обожали! И ведь какие женщины! Красавица Лика Мизинова, литераторша и художница, устроила на него настоящую охоту. Но побарахтавшись немного в ее сетях, Антон Павлович все-таки вырвался на свободу и, удалившись на безопасное расстояние, принялся шутить в своей обычной манере. «Не могу без тебя жить» - писала отважная Лика. «Что за мелихлюндия?!» - удивлялся Чехов. Одна из его возлюбленных пришла к утешительному для себя выводу, что Антошу мало ласкали в детстве, поэтому он лишен способности страстно, самозабвенно любить. Может быть и так, но Ольгу он любил. «…я не знаю, что сказать тебе, кроме одного, что я уже говорил тебе 10000 раз и буду говорить, вероятно, еще долго, что есть, что я тебя люблю – и больше ничего. Если теперь мы не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству». Это письмо он написал еще до свадьбы в ответ на послание Ольги, откровенно изложившей свои сомнения по поводу целесообразности их брака, ведь из-за слабых легких он не сможет жить в Москве, а она не сможет бросить театр, так стоит ли затевать семью.

25 мая 1901 года они обвенчались. За час до венчания Чехов виделся с братом Иваном, но ничего ему не сказал. Сестре написал письмо на следующий день. Остальные члены семьи узнали о событии из газет. Впоследствии Ольгу Леонардовну часто спрашивали, не обижалась ли она на Чехова за эту тайную свадьбу? Но она, кажется, искренно не понимала смысла вопроса. Да кто сказал, что о событии, важном для двоих, должны знать все? Кто решил, что супруги непременно должны быть, как нитка с иголкой? Они были счастливы и без этих глупостей. Другой русский классик, выдвинувший афористический пассаж об одинаковости семейного счастья и многовариатности несчастья, кажется, ошибался. Всякое бывает. Впрочем, кое-какие признаки счастливого семейства Антон Павлович и Ольга Леонардовна не отвергали. Оба хотели иметь детей. Не сложилось.Первая беременность закончилась выкидышем. «Дуся моя, замухрышка, собака, дети у тебя будут непременно, – писал Чехов. – У тебя в целости и сохранности. Так говорят доктора. Будь покойна. Только недостает у тебя мужа, который бы жил с тобой круглый год. Но я так и быть уж соберусь как-нибудь и поживу с тобой годик неразлучно и безвыездно». Годика не вышло, но вторая беременность все-таки была. И она закончилась трагически. На гастролях в Санкт-Петербурге Ольга упала на сцене в люк и после перенесенной операции детей у нее уже быть не могло. Она страшно переживала и писала мужу покаянные письма: « Я ужасная свинья перед тобой, какая я тебе жена? …. Раз я на сцене, я должна остаться одинокой и не мучить никого» Чехов отвечал в своей излюбленной манере: «Значит, ты меня уже бросила? Уже не любишь? Если так, то напиши, и я вышлю тебе твои сорочки, которые лежат у меня в шкафу, а ты вышли мне калоши мои глубокие».

Зимой 1904 калоши и сорочки съехались в московскую квартиру. Ольга Леонардовна нашла сухую, теплую квартиру с огромной печкой, так чтобы Антоше было уютно. Врачикатегорически возражали против его приезда в зимнюю Москву. И потом многие ставили Ольге Леонардовне в вину этот приезд, мол, отчего же сама не поехала в Ялту или в Италию. А не могла! Куда же ехать, когда в родном театре творится невообразимое!Владимир Иванович с Константином Сергеевичем едва здороваются. У каждого свой секретарь, свои актеры. Две премьерши – она и Андреева. Владимир Иванович всякий раз с боем отвоевывает для нее главные роли, а Константин Сергеевич всюду сует эту Андрееву. И вовсе не потому, что ценит ее как актрису, а лишь потому, что деньги на театр дает Савва Морозов, любовник Андреевой. И если что поперек его желания выходит, наказывает театр рублем. Но у Ольги тоже свой козырь есть – пьесы Антона Павловича.Как раз собираются ставить «Вишневый сад» и Антон сможет принять участие в постановке.

Антоша подвел. Простудился. Был в Сандунах и уже одеваясь, заметил знакомого – пренеприятнейшего типа, навязчивого, болтливого. Пришлось бежать от него, толком и не обсохнув. Болел тяжко, с высокой температурой. Туберкулезный процесс обострился, исразу после премьеры «Вишнего сада», что состоялась 17 января, в день его рождения, Чехов вернулся в Ялту. В апереле он снова был в Москве, и снова обострение. Врачи настояли на поездке в Баденвейлер, лечебницу для легочных больных в Германии. К тому времени, когда Ольга Леонардовна смогла взять отпуск в театре и приехать к нему, Антон Павлович был уже совсем плох. Он больше не шутил, вообще не разговаривал. Только ночью с первого на второе июля попросил позвать доктора. И когда доктор пришел произнес единственную фразу: «Ich sterbe». Я умираю. Доктор отчего-то велел принести шампанского. Ольга Леонардовна смотрела на мужа, держащего в руке шампанское и улыбалась. Ей еще не раз припомнят эту улыбочку. А она улыбалась потому, что вспомнила: на их свадьбе шампанского не было. Антон считал это пошлым обрядом...

На Москву тело доставили в вагоне-холодильнике. С этим вагоном связана еще одна история. Бог весть кто распустил слух, будто «эта идиотка» везла в Россию тело великого писателя вместе с устрицами. В таких холодильниках действительно перевозили устриц, рыбу, да много чего еще перевозили. Но в тот раз никаких устриц там не было. А если бы и были, Антону Павловичу было уже все равно – устрицы или венки, которыми завалили его гроб на Новодевичьем. Его похоронили. И он стал бессмертным…

А она стала вдовой. Почти полгода не выходила из дому. Друзья из театра навещали,докладывали, что о ней говорят в московских гостиных. Делали они это не со зла, скорее по профессиональной привычке всякую сплетню обращать в историю – известный на театре грешок. Василий Иванович Качалов, старинный друг и партнер по театру, утешал как мог. Даже предлагал руку и сердце. Ольга расценила это как шутку. Однако повеселела, ожила. И вот уже нарядная, шурша шелками, играя изумрудами на пальцах, появилась на репетиции. Раневская в «Вишневом саде», Сара в «Иванове», Настя в «На дне», Елена «В Мещанах», графиня-внучка в «Горе от ума», «Терезита» в «Драме жизни», Анна Андреевна в «Ревизоре», Наталья Петровна в «Месяц в деревне», Гертруда в Гамлете, Беллина в «Мнимом больном»… 15 ролей с 1904 года по 1916 год. Критики наперебой писали об умении Книппер создавать многогранные психологические образы, отмечали ее способность к тонкой иронии, невероятную элегантность и благородство созданных ею сценических образов. Кстати, об элегантности и благородстве. Вадим Шверубович, сын Качалова, вспоминал, как во время скитаний «качаловской труппы», подавшейся после Октябрьского переворота из голодной Москвы на юга, Ольга Леонардовна сидела в грязнойтеплушке на своем чемодане, соорудив из второго чемодана подобие стола. “На нем была постелена белая кружевная салфетка, на ней стоял стеклянный пестрый подсвечник с огарком свечи, лежала книга в парчовом футляре, ножик слоновой кости торчал из книги. Ноги Ольги Л. были закутаны в одеяло из лисьих шкур. Сама она была в пальто, на голову был накинут белоснежный оренбургский платок. Она спокойно полировала ногти замшей и напевала: “Уж вечер, облаков померкнули края”. Кругом грязь, кровь, вши, ревет норд-ост, орут беженцы, где-то стрельба, а она”...

Возвращение домой оказалось тяжелым. Домом был театр. И в этом доме теперь было неуютно. Конфликт между Немировичем-Данченко и Станиславским усугубился до предела. И Книппер, конечно же, встала под знамена учителя. Есть мнение, будто быСтаниславский в отместку лишил ее ролей, назначив новыми премьершами Тарасову и Андровскую. Может быть. А может быть, Ольга Леонардовна просто старела. И этообстоятельство определило выбор режиссера. Книппер теперь предлагали исключительновозрастные, характерные и сатирические роли — Мария Александровна (Дядюшкин сон, 1929), графиня Чарская (Воскресение, 1930), Полина (Враги, 1935). Она соглашалась, но играла без особой охоты. В 1937 году ей присвоили звание народной артистки СССР. В 1943 она стала лауреатом Государственной премии. И то и другое она приняла равнодушно. Ольга Леонардовна никогда не путала лавры с государственными наградами. К тому же понимала, что почтили ее скорее в память о прошлых заслугах. Она даже готова была признать, что как актриса уже завершила свой путь. Но как женщина она была еще готова поспорить с судьбой. Ее роман с литератором Волковым наделал много шуму. Умница и красавец Николай Волков был вдвое младше Ольги Леонардовны. Ей – шестьдесят, ему – тридцать. Уже скандал! К тому же Волков был женат на эстрадной актрисе, выступавшей под псевдонимом Казароза. По официальной версии Ольга Леонардовна помогала Волкову в работе над новой книгой. Именно поэтому им понадобилось уединиться в Гурзуфе на даче, которая досталась Ольге Леонардовне в наследство от покойного мужа. Впрочем, это было трудно назвать уединением. Влюбленные охотно принимали гостей и ни от кого не скрывали своих чувств. Ольга Леонардовна торжествовала. Может быть, она и стара для того, чтобы играть Машу в «Трех сестрах», но ее любит молодой и красивый мужчина! Исчадие вечной женственности, она упивалась своей победой ровно до тех пор, пока из Москвы не пришло известие о самоубийстве несчастной Казарозы. Волков так терзался, что сделался совершенно не переносим. В конце концов, Ольга Леонардовна его отпустила. И даже благословила на новый брак с актрисой Дарьей Зеркаловой.

Это было ее последнее тщеславие. В старости Ольга Леонардовна сделалась неразлучной с Васенькой Качаловым. Он выводил ее на прогулки, дарил розы, читал стихи и утешал, когда ей приходила охота посетовать на судьбу. Иногда они вместе ездили к Марии Павловне в Ялту, где та организовала музей Чехова. Время от времени Василий Ивановичпредлагал пожениться, но Ольга Леонардовна совершенно серьезно отвечала, что никого не представляет на месте Антоши. Она пережила Качалова на восемь лет. Жизнь постепенно, очень бережно отлучала ее от себя. Сначала отказало зрение, потом слух. В марте 1959 года ее не стало. Ольгу Леонардовну Книппер похоронили на Новодевичьем кладбище, рядом с Антоном Павловичем. Вокруг могилы Станиславского, Немировича-Данченко, Качалова, Волкова, Казарозы, Зеркаловой. Антон Павлович наверняка бы как-нибудь пошутил по этому поводу! А может быть, просто обрадовался, что все вместе, и никому никуда не нужно ехать.